Крихітка Цимес ч. 3

Действие  третье

 

Снова площадь перед Святодупском собором, запруженная толпой. На шинке сверкает свежей крас­кой вывеска: «Ветеран Полтавской баталии». Толпа волнуется, так как у паперти стоят два огромных воза, крытых брезентом, а за оградой собора - стройный ряд таких же фур. Рядом с возами у паперти штабе­лем уложены ящики, на которых нарисован пету­шок на палочке с надписями явно бусурманского происхождения. Возы и ящики окружены нижними чинами полиции, вооруженными дрекольем. Пред­водительствует ими Легавский, поминутно затыка­ющий нос надушенным платочком, так как от толпы периодически исходит зело крепкий аромат народ­ного счастья (см. выше). Легавский изможден даль­ней дорогой и дегустацией.

Громогласно трубят фанфары. Из собора, сопро­вождаемый Нафунаилом и Бражниковым, появля­ется Крошка Цимес. Он едва передвигается при по­мощи двух тростей, деревяшка стучит по граниту ступеней. Цимес вполголоса матерится.

Спешно что-то дожевывая, из «Ветерана...» вы­бегают уже знакомые саксофонисты,, предводитель­ствуемые барабанщиком. Барабанщик на бегу вы­бивает «зарю», саксофонисты опробывают свои ин­струменты. Звук, подобный пердежу сквозь понос, накрывает площадь. Добежав до паперти, музыкан­ты останавливаются. Толпа замирает. Барабанщик выскакивает перед оркестром и, делая зверские гри­масы, ухуяривает «флагу – подъем».

Саксофонисты торжественно исполняют «Семь-сорок». Под эту музыку троица «отцов города» при­ближается к трибуне. Барабанщик весело выбивает на своем инструменте стаккатто и воцаряется тиши­на. Крошка Цимес, страдальчески морщась, подхо­дит к рупору. Умело расставленные в толпе «ветера­ны», кликуши и соглядатаи разражаются бурными продолжительными аплодисментами, которые, под­хваченные толпой, перерастают в овации. Граждан, не аплодирующих Цимесу, нижние чины выдергива­ют из толпы и препровождают в околоточный учас­ток.  Видя это, аплодируют уже все поголовно, даже очень старательно.

 

КРОШКА ЦИМЕС:

Прошлый раз, бля, стараясь для вас,
Я гостинцев поболе припас.

Но тогда все уж просто було —

Наши пряники, водка ужо.

А таперича - ымпорт сплошной ~

Леденец петуховый - турской!

И горелка от турских булгар –

Десять фур ея ставлю я в дар

Избирателям, кои сейчас

За мине будут руку вздымать.

Кто из вас за меня голоснет,

Тот — бутылку паленки возьмет!

Я Сенат буду весь матюкать,

Я права ваши буду качать!

Я стою ить за вас, за народ...

 

(в сторону зала):

 

- Быдло сраноё, ёбаный в рот!!!

Отходит от рупора, уступив место Нафунаилу.

 

НАФУНАИЛ (елейно осклабивши пасть):

Дети мои духовныя возлюбленныя!

Саксофонисты после этой фразы исторгают из инструментов «Во саду ли, в огороде». Барабан­щик пляшет вприсядку, высоко вскидывая тощие кривые ноги, нецензурно виляя задом и подбадри­вая себя идиотскими выкриками.

НАФУНАИЛ (еще более приторно) :

Инда ужо кубыть, настал день пресветлой!
Избирахом  мы, чадие, у Сенат Крошку Цимеса,
Барина достойнаго, благообразиннаго,
Шедраго и народолюбиваго.

Дык эвон все, как один, отдадим

Голоса наши за Крошку Цимеса!

Я лично голосовать буду,

Дабы зрели вы, мои возлюбленным.

Яко правильно десницу задирахом

И чаво за энто получахом!

Нафунаил, поднявши правую корявую пакшу, подходит к штабелю ящиков, где ему выдают леден­цового петуха в яркой иноземной обертке, а с воза протягивают пузатенькую зеленую бутылку с сине-золотистой наклейкой, на которой почти что ино­земными буквицами написано "Лунный Брег". Все это исчезает в таинственных недрах рясы Нафунаила.

Следом за ним к ящикам с подарками начинают подтягиваться кликуши, «ветераны» и соглядатаи, яростно тараня небо задранными, как стволы зенит­ных орудий, правыми верхними конечностями с хва­тательными движениями скрюченных пальцев. Счет­чик голосов едва успевает ставить отметки в свою тетрадочку.

За соглядатаями, как детишки за крысо­ловом из Гаммельна, зачарованно тянутся к халяве и обыватели. Среди кликуш начинается свалка, так как одной не хватило петушка на палочке. С яростным рычанием она выхватывает дополнительно, но са­мовольно, бутылку паленки и, разбрасываясь во все стороны словесными хуями, пытается вырваться из явно не симпатизирующего ей окружения. Осталь­ные кликуши пиздят её клюками, стараясь не вдарить по драгоценному грузу.

Затем толпа, во главе с на­пившимся в драбадан запевалой хора «ветеранов», объединясь с одержавшими победу кликушами, штур­мует заныканный под фурой ящик с леденцовыми петухами. Из-под ног толпы вновь слышны вопли Шавкина и Будкина. Кроме них - на всякий случай - обыватели пиздят Легавского и подвернувшихся под горячую руку нижних чинов. Саксофонисты проник­новенно играют «На сопках Манчжурии». Барабанщик, вскочив на перевернутую фуру, в ураганном темпе бьет «атаку». Одухотворенное лицо его, с по­лузакрытыми в экстазе глазами, словно источает на окружающих отблески побед в минувших битвах. Драка, подстегнутая вальсом, набирает обороты.

 

К Крошке Цимесу подбегают счетчик голосов и Легавский. Счетчик поздравляет Крошку Цимеса с уверенной победой - почти поголовно обыватель «проголосовал» «ЗА». Легавский, морща битое рыло, пытается подобострастно улыбаться. Узнав о своем прохождении в Сенат, Крошка Цимес охуевает от счастья и в припадке щедрости выкатывает толпе еще одну халявную фуру булгарской самогонки.

КРОШКА ЦИМЕС (поет, приплясывая в пьяном ос­тервенении):

Вдоль обрыва, по-над пропастью,

По самому, по краю,

Я коней своих нагайкою

Стегаю, погоняю!

Чтой-то воздуху мне мало,

Коньячку бы влить в хлебало.

Так и знал я, чуял сракой -

Чрез неделю я - СЕНАТОР!!!

Слава богу, есть бараны,

Голоса чьи продаются.

Слава богу - все позаду,

Так что - в нюх они ебутся!!!

Отбросив свои трости. Крошка Цимес проходит­ся по паперти «колесом». Там же, на паперти, Нафунаил, Бражников и пан Черногуз играют в чехарду, прыгая через поставленного «раком» Легавского. Притомившись, они слегка успокаиваются. Вылупив­шись на бойню, Крошка Цимес, Бражников, Нафунаил и примкнувший к ним пан Черногуз дико и от­вратительно ржут. Легавский старательно им под­хихикивает.

Нижние чины полиции, пренебрегши служебным долгом, но сорвав с себя на всякий слу­чай погоны, чему пример подали Шавкин и Будкин, также ввязываются в битву за паленку. Из толпы пе­риодически вылетают тела и различные предметы одежды - как верхней, так и исподней. Разодранные к хуям тряпки остаются лежать, а вот тела по большей части поднимаются и, пошатываясь, вновь це­леустремленно ныряют в ту кучу-малу, которую об­разовала толпа.

Там переплелись в единый клубок руки, ноги, прочие члены, куски фур и ящиков, среди них затесался одинокий фонарный столб и невесть каким чудом оказавшаяся в самой гуще схватки ба­рабанная палочка, ведь у барабанщика их полный комплект. Ими он исторгает из своего инструмента такую плотную дробь, что она слилась в непрерыв­ный рев. Сразу понятно, что барабан обтянут ко­жей осла. Или - мула.

Сквозь пыль видно, что те тела, что остались лежать, вылетев из толпы, по боль­шей части принадлежали еще недавно нижним чи­нам полиции. Два тела упорно ползут прочь от мес­та переплетенья тел, душ и неодушевленных предме­тов. Это Шавкин и Будкин, чьи организмы, трени­рованные денатуратами, все еще сопротивляются раз­рушительному действию привезенного от турских булгар пойла. В отличие от иных нижних чинов, до­статочное количество которых уже оставило доль­ний мир, не справившись с непривычными сивуш­ными маслами импортного "бренди".

Легкий вете­рок разносит с площади по городу ядрёный запах счастья, обильно источаемый в свально-грешной свалке у собора. Истошно лающие псы обывателей, разъяренные шумом, немедленно затыкаются, едва ветерок доносит до них желтое облако человеческих испарений. Некоторые из собак не просто теряют сознание, но гибнут, А так как в те времена еще не было партии зеленых, то невинно погибшие от заг­рязнения окружающей среды животные остались не отмщенными посредством суда.

Неожиданно на пло­щадь вбегает, ковыляя на грубо сработанном им са­мим протезе, инвалид-гренадер Галушка, герой Нарвского сражения, где он и оставил свою ногу. «Щуч­кой» нырнув в смрадный омут копошащихся тел. он вскоре выныривает, но не один. За руку Галушка тащит свою бабу. Она, тряся расхристанными сись­ками к бешено вращая вытаращенными глазами, пытается вырваться из цепкой хватки бывшего преображенца и вновь погрузиться в аморфную пучину кучи-малы. Пара крепких пиздюлин частично при­водит ее в чувство – он уже покорно стоит, не пыта­ясь кусаться и царапаться, лишь обращенный к пе­ремешавшимся в едином порыве обывателям взгляд полон невысказанной тоски.

ГАЛУШКА (кричит, перекрыв животный рев толпы и скотское ржание стоящего на паперти Святодупского собора начальства):

Люди добрі, чи ви показились?!

Хіба можна ставати звірми?

Понажерлися ви й понапились

Так, що вас не назвеш вже людьми.

Дурні барани! Як завжди, вас об'ебали -

Над вами знов бездушії пани,

Яким до сраки ваші горе.біль та рани,

Яким не гложе сердя кам'яного сум,

Яким лишень би влізти до Сенатського корита,

Разом із ратицями, жерти там, а срати -

На ваші голови придуркуваті!

Ви трапили уйобкам цим на глум!

Всього лиш за булгарський самогон...

Бражников делает незаметно выразительный жест в сторону Галушки. Тотчас, из толпы вылетает пустая бутылка, подкрепленная отборным двенад­цатиэтажным матом. Получив удар бутылкой по те­мечку, Галушка навзничь падает на булыжную мос­товую. Евонная баба, освободившись таким обра­зом от единственного сдерживающего фактора, ки­дается было вновь в кучу любителей халявного бренди, но вдруг останавливается. Опомнившись, она падает в слезах на тело невинно помирающего Га­лушки, единственного настоящего ветерана войны в этом городе, и заходится песенным плачем.

От нее градом сыпятся проклятия в сторону тех, кто вино­вен в ее нелепом вдовстве и горькие сожаления о том, что из-за сраного заморского петушка на палочке да бутылки не менее сраного иноземного самогона она потеряла родного любимого человека.

Крошка Цимес, слегонца всрамшись, запрыгивает в свою ши­карную карету и хочет свалить подальше от сканда­ла. Кони, напуганные донельзя творящимся на пло­щади беспределом, с места срываются в галоп, дико хрипя и кося по сторонам охуевшими от ужаса ли­ловыми глазами. Карета с хрустом прокатывается через невинно уже окончательно убиенного Галуш­ку, впечатав вместе с ним в площадную грязь и галушкину бабу и скрывается за декорацией шинка.

Ей вослед растроганно машут платочками Нафунаил, Бражников, пан Черногуз и поднявшийся на цырлах городовой-содомит Легавский.

Оркестр саксо­фонистов строится в колонну по два и, предводи­тельствуемый барабанщиком, движется в шинок, ис­полняя на ходу «По долинам и по взгорьям», не­сколько модерато. Барабанщик, держа равнение на бесчувственные и мертвые тела нижних чинов поли­ции, с надрывом, щемя душу, громко поет «У пави­льона пиво-воды...», аккомпанируя себе на бараба­не с умиляющей виртуозностью. За оркестром молча и угрюмо хромает хор «ветеранов», дисциплиниро­ванно, в едином порыве, покинувших поле боя.

Підписуйтесь на наш Telegram канал Enigma